Петроград (Петербург сегодня) в 1917 году стал центром политической жизни России. Столицу империи сотрясали митинги и забастовки. Трудно представить, что в этом городе продолжалась художественная жизнь. Об этой малоизвестной, но несомненно интересной, стороне жизни Петрограда в 1917 г. сохранились воспоминания известных художников и скульпторов, писателей и поэтов.
Художественная жизнь города не утихала, она приобретала новые черты, о которых мало известно. Выдержки из воспоминаний выдающихся деятелей русской культуры, которые находились в 1917 г. в Петрограде, откроют перед современником мир их чувств и ощущений, переживаний и волнений, суждений и острых наблюдений. Петербург в этих записках предстаёт таким живым и близким. Итак, художественный образ города в эпоху глобальных потрясений 1917 года.
Гнетущая атмосфера Петрограда накануне Февральской революции в фельетоне из газеты «Русское слово» поэтессы Тэффи:
Общество возмущается.
Министерство сменяется.
Отечество продают.
Редактора сажают.
Дороговизна растет.
Цены вздувают.
На печать накладывают печать.
Рабочий класс требует.
Пролетариат выступает.
Власти бездействуют.
25 февраля 1917 г. в Александровском театре шла премьера спектакля «Маскарад», совпавшая с драматическими событиями в городе. «На Невском проспекте грохотали выстрелы, — рассказывал известный русский драматург П. Гнедич, — конники с обнаженными шашками наезжали на случившийся народ; на крышах и чердаках ставились пулеметы. Под такой же гул и грохот революционной грозы шли и дальнейшие представления».
27 февраля известный русский живописец и график К. Сомов записал: «Слухи, что сегодня опять беспорядки и стрельба. Вчера было много убитых. Толпа стреляла в семеновцев, те отвечали и убивали. Павловский полк и казаки, говорят, отказываются усмирять толпу…».
28 февраля К. Сомов записал: «Вышли «Известия». По-видимому, династия пала и регентства никакого не будет… Много хулиганов вооруженных, кое-где стреляют, громадные хвосты на Английском за сахаром. Едут авто с красными флагами, в них оборванные люди и наполовину солдаты. Толпа благодушно настроена, но думаю, что будет резня…»
Политической карикатурой, обличающей царский строй и самого Николая II, заполнялись и деловые газеты, и развлекательные журналы. Все журналы выражали безмерную радость и ликование по поводу случившегося.
Появились ярко раскрашенные картинки – «лубки» В. Маяковского («Царствование Николая последнего», «Кого солдат защищал раньше и вот кого он защищает теперь», «Забывчивый Николай»), А. Радакова («Пирамида классов»), В. Лебедева («Вот как на Руси растекалась водка») и др. Почти в каждом из них можно усмотреть попытку создать не только смешной рисунок, но и осознать значение свершившихся перемен.
Печать еще в мае писала о том, что «интерес широких масс к искусству доказывается чрезвычайно возросшим количеством посетителей музеев из военной и рабочей среды, переполненными демократической публикой театрами и т.д.».
Мятеж генерала Л. Корнилова, неудачи на фронте (в конце августа немцы заняли Ригу), нескончаемые «хвосты» у продовольственных магазинов – усугубляли с начала осени состояние страха и растерянности у интеллигенции, чувствовавшей себя, по словам П. Гнедича, «заживо погребенной». В статье, которая так и называлась, он описывал свои ощущения: «И в эти дни, дни смущения духа, в дни неудач, бед, несчастий, измен, шпионства, предательства и позора, вокруг все несется в какой-то бешеной вакхической пляске. Взгляните на список «зрелищ»: оперетка, веселые шутки, клоунады пестрят на каждом шагу. Раздетые женщины щекочут упавшие нервы.
В художественном мире, как никогда ранее, царил дух торговли и спекуляции. На выставках кидаются на покупку картин и платят за них, почти не смотря, двойные цены. Что это: последние балы на вулкане? Пляска смерти? Бездушные пиры во время чумы? И не чувствуем мы того, что погребены заживо, — и где наше избавление, и скоро ли оно придет — неизвестно».
В обстановке «грандиозной разгрузки России в художественно-историческом отношении», как тогда несколько завуалировано называли вывоз и распродажу произведений искусства, проходили летне-осенние месяцы в Москве и Петрограде.
В это время начинают проникать в печать сведения о грабежах, совершаемых в музеях и дворцах. Продолжающиеся грабежи в здании сената, в особняке Половцева, в Таврическом дворце заставили современников говорить о наличии в Петрограде тайных иностранных организаций – скупщиков, которые задались целью скупить «не только редкостные художественные драгоценности, но и все выдающиеся художества в России».
В конце сентября германский флот в Балтийском море захватил Эдель и Даго, после чего доступ немецких войск в Финский и Рижский заливы был открыт. К этому же времени относится решение Временного правительства перевести столицу в Москву и сдать Петроград. В первых числах октября в Москву уже начали прибывать специальные поезда, нагруженные произведениями искусства, эвакуированными из Эрмитажа.
Продолжались разгромы бывших дворцов, музеев, которые совершали, как писали тогда, «осведомленные грабители». Один из таких разгромов состоялся в начале октября в Петрограде во дворце великого князя Андрея Владимировича, где были похищены все находившееся в нем золото, серебро и брильянтовые вещи. Происходила энергичная распродажа владельцами особняков и усадеб «наследственных сокровищ», регулярно устраивались большие аукционы картин, гравюр, фарфора и бронзы. Газеты октября пестрели объявлениями: «предметы искусства и старины по наивысшим ценам куплю», «покупаю, не стесняясь суммой», «плачу дороже всех», «выезжаю [для осмотра] также в окрестности Петрограда: Царское Село, Павловск, Гатчину и.т.д.».
Русский художник и критик А.Н. Бенуа писал: «Подумайте только, обращается он к Горькому, — уже приступлено к эвакуации Эрмитажа и дворцов! Все это самоубийство безумное и нелепое, это выражение той накипи, которая охватила все наше запуганное общество перед призраком большевизма, а не немцев, ибо вошло теперь в общую поговорку – мы-де не немцев боимся, а боимся своих».
«Две силы готовились к схватке, — вспоминал выдающийся скульптор С. Коненков. – Что революция неизбежна, было ясно всем».
